Хомуты да пряники. Елистратов Владимир
Дело было больше двадцати лет назад. Начало нулевых. Мы плыли на байдарках по реке М.
В походы мы ходили в те времена ежегодно. Состав все время варьировался.
В тот год, помню, собрался целый кагал: больше десяти лодок, двухместных и трехместных. То есть всего человек под тридцать. Половина – дети. Женщин, то есть более-менее вменяемых людей, всего три. В основном мужики. То есть такие самоуверенные пеньки с небритым мозгом. Я был один. Жена с сыном отдыхали на юге. Плыли мы в лодке с мальчиком Сережей пятнадцати лет, у которого было три состояния: он или ел, или спал, или громко смеялся.
Значит вот такой кагал. Плюс – три собаки: сеттер Гаврош, колли Эльза и мопс Буш. Все три – стерилизованные. Среди них Буш, извините за каламбур, – старший.
Наш лодочный караван растягивается на несколько километров. Дисциплины – никакой. Полная анархия.
На стоянках бардак страшный. Все всё теряют. Где мои носки?.. Гаврош, ко мне!.. Где мои трусы?.. Эльза, фу!.. Где мой ребенок?.. Буш, лежать!.. Где трусы моего ребенка?.. Полная бытовая энтропия.
Вся эта туристическая вакханалия продолжалась две недели.
Уже на третий день дети втихаря сточили всю сгущенку и всё печенье. Две герметички с сухарями на пятые сутки странным образом гордо уплыли по течению ночью. Наверное, мелкие вредители решили поздним вечером устроить четвертый ужин, зачавкали сухариков и бросили герметички у воды. А течение на реке М. приличное. Так насчет сухарей все и осталось тайной: никто не сознался.
Хлеб почти весь размок. Тушенка шла, как боеприпасы под Сталинградом. Другие консервы тоже. Колбасу дети съели еще в поезде.
Конфеты превратились в ностальгическое воспоминание, когда собирали байдарки на берегу.
Картошку всю сразу на четвертый день похода героически почистил Антоша Булкин. Весь мешок. Антоша почистил картошку щедро. Получилась гора кожуры размером с Антошу и небольшой котелок картошки, похожей на фасоль.
Словом, к началу второй недели провиант стал стремительно иссякать. Макароны модельного ряда «рожки», конечно, дело хорошее, но их все-таки желательно есть с чем-то. Вопрос, с чем.
Пытались ловить рыбу – не ловится. На пять удочек за полдня поймали одного ерша. Видели ершей? Десять сантиметров костлявого безумия. Микродинозавр с шизофреническими глазами Энтони Блинкена. Блинкена жадно сожрал Буш. Я думал, Буш подавится костями, но он не подавился. Сожрав рыбу, он только кашлянул, как бы сказав «добре», и лег спать.
Пошли собирать грибы – не собираются. Одни сухие сизые сыроежки. Такие балерины-пенсионерки. Всем нам становилось понемножку все тревожнее и тревожнее. Всем, кроме хвостатой фауны.
Перед отъездом из Москвы наш главный организатор и руководитель похода, Сема Шнырько, обзавелся картой реки. Там обозначалось, что примерно каждые пять-шесть километров на берегу стоит какая-нибудь деревня с магазином. А еще во многих деревнях есть молочные фермы. Собственно говоря, поэтому мы не особо тщательно закупались съестным.
Мне так и виделось, как местная юная голубоглазая селянка, улыбаясь и кланяясь, вручает мне теплую глиняную крынку с парным молоком и говорит что-нибудь такое:
- Не побрезгуй, красавец, отведай молочка нашего, починковского, оно кровь молодит. Небось, не с вашего городского пакета. Пей, пей, голубь… Не химия какая-нибудь… Прямой наводкой из тити буренкиной…
Я:
- А и то… Спасибо, сударушка…
И я пью, и, как в советских фильмах, тонкая нежная струйка алебастрового молока стекает мне прямо на русскую народную алую косоворотку с надписью «Welcome to Egypt!»
- Любо ли тебе, сокол?
- Любо, девица-сударушка, любо, краса починковская…
Но выяснилось, что никаких деревень, магазинов, молочных ферм с буренкиными титями и селянок с крынками здесь нет.
Иногда на берегах появлялись заброшенные избы какого-то испуганно-заспанного вида. Было совершенно безлюдно. Солнце, зуд перламутровых стрекоз, шумное дыхание камыша, голубиное гульканье воды… Иногда дикий вопль откуда-то издалека: «Отдай, гад, это моя чипса! Убью!..»
Один раз мы все-таки увидели относительно жилой дом и на мостках юную селянку в виде очень худого пожилого мужика в наколках и огромных лазоревых семейных трусах. Он сидел на корточках и курил. Мы перестали грести. Сема Шнырько посмотрел на карту, потом на мужика:
- Здравствуйте!
- Аналогично.
- Скажите, пожалуйста, это деревня Хиляково?
- Нет, это деревня Меняево, а не Хиляково.
- А где деревня Хиляково?
- Нет такой деревни. Хиляково – деревни такой нету.
- Странно… А на карте есть.
- Нет такой деревни – Хиляково. Ее Брежнев срушил в одна тысяча девятьсот семьдесят третьем годе.
- Жалко…
- Аналогично.
- Скажите, а магазин здесь где-нибудь есть?
- Есть.
- Недалеко?
- Недалеко. Тридцать верст с хвостом, в Дудареве. Вон, через лес полтора часа по просеке, до Свиного Тракта, а там на попутке с Вадимкой Мордоедом. Только он сейчас на свадьбе у Кумарихи в Жмурове. Раньше трех ден не всплывет. А если пешком, то к утру придешь. Как раз к открытию.
- А других попуток, кроме этого… Вадимки, нет?
- Нет. Нету других попуток. По Свиному Тракту только Вадимка Мордоед на своем Недоноске шлындит.
- А что такое «недоносок»?
- Трактор Т-150… Зверь машина, если, конечно, заведется… Из Питера?
- Из Москвы.
- Знаю, ВДНХ. Но не бывал. Кумариха только бывала у двуродного брата тещи. Говорит, там, в Москве, бабы почти голые в метре шлындят. Врет?
- Врет. В мини ходят, конечно…
- Увлекательно…
- А у вас каких-нибудь продуктов нельзя купить? Что-нибудь из огорода… Мы заплатим.
- Нет, нельзя купить продуктов. У меня в огороде только хрен. Хрена копайте сколь унесете. Бесплатно.
- Нет, хрен нам не пригодится… А что же вы едите?
- Хрен и едим. Бодрит в смысле тонуса. Раз в неделю мне Вадимка Мордоед хлеб на своем Недоноске привозит с томатной килькой. Но он сейчас у Кумарихи на свадьбе. Три дня заплыву, не меньше. Буду три дни хрен есть. Грибов в этом годе нету. Ну и хорошо: значит войны не будет. А рыбу мне убивать жалко. Я как Лев Толстой. Писатель такой был, босяк в бороде. Нет, я рыбу убивать не могу. Если она уже дохлая и в томате, то ничего, можно. А так… Лежит, глазами хлопает… А тебе рыбу жалко?
- Жалко…
- Аналогично.
- Ну, всего доброго.
- Аналогично.
Мы поплыли дальше.
Семина карта оказалась очень старой – начала семидесятых годов. За тридцать лет на реке М. все изменилось. Продуктов у нас оставалось все меньше. Не было недостатка только в собачьем корме.
По нашим расчетам, нам оставалось плыть до железнодорожного узла два дня. Дети печально сидели в байдарках и капризничали. На стоянках грустно бродили от палатки к палатке в разных носках с трусами на голове и недовольно сопели. С завистью смотрели на чавкающих кормом собак.
И вот в последний день похода, как сейчас помню, ровно в полдень, мы вдруг увидели мираж.
Мираж представлял собой стоящий над рекой аккуратный кирпичный домик с голубой дверью, над которой белыми буквами по красным кирпичам было написано: «МАГАЗИН».
Все закричали «Ура!» Но Сема, который когда-то был солистом-баритоном в военном хоре, зычно проартикулировал на всю реку М., так что из камышей с трескучим кряканьем выпорхнуло несколько уток:
- Всем оставаться в байдарках! Сгруппироваться. Взять рукой соседнюю лодку за борт. В магазин на разведку пойдут Вовка, Антоша и я.
Дети пытались протестовать, но Сема был непреклонен.
Мы втроем вылезли из байдарок. Зашли в магазин.
За прилавком стояла натуральная селянка, та самая, голубоглазая, из моих молочных грез.
На прилавке были разложены пряники, очень много пряников самых разных сортов, а на стенах – развешены хомуты, десятка два, тоже самых разных «дизайнов».
- Здравствуйте, – сказала, улыбаясь и слегка поклонившись, селянка.
- Здравствуйте, – ответили мы. – А что у вас можно купить?
- Вот, – она грациозно обвела рукой вокруг, – пряники да хомуты. Хомуты да пряники.
- А больше у вас ничего нет?
- Да вы отведайте наших пряничков. Наши пряники всем пряникам пряники. Вы после них и икры зернистой не всхочете, и белорыбицы не всхочете. Прянички наши свежие, только ныне привезли. Вот прянички имбирные, старики говорят, для продолженья роду. А вот с ванилью да мятой, это для долголетия. А вот медовые да с глазурью, чтоб теща любила. А вот с шоколадом на кефире, от дурного глаза. А вот заварные с повидлом, от пьянства помогают…
- А хомуты зачем?
- Хомут – семье оберег. Хомут у окна – супруга верна… На крыльце хомут – от семейных смут… Неужто не знали?
- Нет. У нас с хомутами как-то не очень…
- Из Питера? Или из Москвы? – в голосе вежливое сочувствие.
- Из Москвы.
- Знаю. Большевик-фабрика. Бабаев-фабрика. Но не была. Племянник был. Ну что, берете наши прянички?
Через двадцать минут мы были у байдарок, навьюченные пряниками. Мы все трое купили по хомуту. Зачем – не знаю. Селянка велела. Он у меня до сих пор висит на даче у окна на всякий случай.
Через час мы причалили. К этому времени пряники уже кончились. Действительно: очень вкусные. Я налегал на те, которые «для продолжения роду». Разобрали байдарки, просушились.
Поздно вечером был поезд. Плацкарт. Я спал, подложив под голову хомут.
И мне снилось, что ко мне в гости пришел Лев Толстой с дочкой по имени Эльза и долго просил никому не говорить, что свои сухари он спрятал у племянника Морского Царя.
